НОВОСТИ

Кавад Раш

КТО ЕСТЬ СТОЛПЫ ДЕРЖАВЫ?

Размышления у великого памятника

Как колокол-великан

7 сентября 1862 года Новгород вновь через тысячу лет стал столицей Русского государства. В Кремле на Софийской площади государь Император Александр II с августейшей семьей и гвардией открыл памятник «1000-летие Руси».

Сначала отслужили литургию в Софийском соборе при участии лучшего в мире хора императорской придворной Капеллы. Это тот самый хор Государевых Певчих дьяков, который впервые запел в 1479 году при освещении Успенского собора Московского Кремля. Хор этот поет до сих пор уже под названием Академической капеллы имени Глинки в Петербурге. Певчие дьяки сопровождали русских Государей во всех походах. Иван IV был страстным музыкантом и сам руководил певчими дьяками, хором, который состоял из иноков. Стало быть, хор непрерывно поет больше полутысячи лет. Кстати, два руководителя этого великого хора запечатлены в бронзе на горельефе памятника 1000-летию (России) – это композиторы Бортнянский и Глинка. Об этом хоре Роберт Шуман сказал: «Капелла – самый прекрасный хор, который нам приходилось слышать». Композитор Адан признавался, что пение капеллы «источало у него слезы». Отзыв Гектора Берлиоза в 1847 году был более восторженным. На следующий год после открытия памятника 1000-летию Руси в Новгороде Капелла исполнила хоровую партию из опер Вагнера «Тангейзер» и «Моряк-скиталец». Дирижировал сам Рихард Вагнер.

Памятник 19-метровой высоты стоял на гранитном постаменте, увенчанный ангелом с крестом посреди Новгородского Кремля. Для прочности в основание постамента вбили шесть сотен дубовых стволов. Памятник высился колоколом-великаном. По круговому фризу горельефа шли сто девять бронзовых изваяний великих деятелей России за десять веков ее драматической судьбы. Вокруг державного яблока поместили 19 громадных фигур русских государей, возглавлявших Отечество в переломные эпохи ее истории. После Божественной Литургии из Софийского собора вышел возглавляемый императором крестный ход. Он обошел вокруг памятника под вдохновенное пение императорской капеллы. Вокруг были выставлены до десяти тысяч войск во главе с лейб-гвардией. День был солнечный, и лучи играли на мундирах улан, кирасир, драгун, искрясь в золоченых орлах на касках кавалергардов. Десятки тысяч новгородцев и гостей старались не пропустить ни одного мгновения этого исторического дня. На время празднования было учреждено временное генерал-губернаторство. Его возглавил брат государя Великий князь Николай Николаевич. С памятника на императора и публику смотрел в бронзе и его отец Государь Николай Павлович и наставник самого императора и Пушкина поэт Василий Жуковский. Уже были отлиты в бронзе герои недавней Крымской войны адмиралы Корнилов и Нахимов, и герой Севастополя, выдающийся богослов и самый боевой святитель Русской церкви архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов). Он под пулями кропил матросские пушки и произнес вещие слова о Крыме, а именно: «Страна сия часть России, вставлена в Россию рукой самого Господа, и нет врага, могущего ее отторгнуть; что Бог сочетал, того человек да не разлучает».

Памятник 1000-летию Руси был сооружен на народные пожертвования и справедливо именовался «Народным». Но, судя по тому, что участники торжеств могли лично знать изваянных в бронзе, памятник в известной мере был и семейным.

Вся площадь перед Кремлем была уставлена столами с бесплатным угощением и выпивкой. Вечером новгородское дворянство дало бал в честь Государя. В первой паре полонеза шли императрица с новгородским предводителем дворянства князем Мышецким, во второй – Государь с княгиней Мышецкой.

Император со свитой отбыли на тех же белоснежных паровых яхтах «Красотка» и «Кокотка». В названиях императорских яхт  уже заложены семена будущих либеральных разрушений и поражений. Кто не умеет читать в таких незначительных фактах знаки судьбы, пусть не занимается историей, этим священным преданием народа, а отдает силы на развитие любимого дела плебеев – «шоубизнеса».

В  игривых названиях яхт, неприличных для главы европейской державы и петровского флота, за плечами которого Гангут, Гренгам, Чесма, Корфу, Синоп, видны либеральное кокетство и подыгривание разрушительным силам Запада. Активность исходила от брата императора и Великого Князя Константина Николаевича, вожака придворных либеральствующих «маниловых». Он вместе с военным министром хитрым книжником Милютиным привьют армии и флоту растлевающий нестроевой дух, что приводит к кровавым потерям в русско-турецкой войне 1977-1878 годов и, наконец, к катастрофе Цусимы в русско-японской войне.

Царствование Александра II будет самым нефлотским за двести лет от Петра Великого до императора Николая II. Правда, именно на царствование придется героическое подвижничество адмирала Невельского, которое он изложит в книге «Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России».

Но будут и страшные потери. Дело не в том, что Россия уступит за бесценок Аляску. Хуже другое. Как могло руководство страны и флота отдать вместе с Аляской бесценные и спасительные Алеутские острова, эти, как теперь сказали бы, «непотопляемые авианосцы, запирающие вход в наши арктические воды? Как могли добровольно уступить Японии Курильскую гряду? Уступить под наглым напором страны, не имевшей тогда не то чтобы флота, но даже ни одного корабля? За этот «подвиг» в стиле «Кокотки» и «Красотки» Путятин стал даже князем, как прежде другой либерал Витте за уступку Японии Сахалина стал графом.

Только кровавая гибель от бомб императора Александра II помогла одному из апостолов русского идеализма Победоносцеву вместе со своим учеником Государем Александром III изгнать со своих постов либеральную шайку. Дольше всех сопротивлялся и цеплялся за должность хозяин Мраморного дворца и Стрельны Великий Князь Константин Николаевич, прекраснодушный либерал с оскалом и любитель «Кокотки» и «Красотки».

Царствование подыгривания, уступок и реформ кончилось кроваво, как заканчиваются и все богемно-эстрадные эпохи, которые проваливаются с хохотом и скалящимися женщинами в преисподнюю.

Мы не могли не отвлечься на «Кокотку»  и «Красотку», потому что именно в 20-летие (1861-1881) разрушения Милютиным русской армии, а Великим Князем Константином Николаевичем – флота, Германия выиграла в Европе три войны, Бисмарк объединил ее во Второй Рейх, а фельдмаршал фон Мольтке создал  самый сильный в мире Генеральный Штаб. Германией правил император Вильгельм Первый, родной брат русской императрицы Александры Федоровны и дядя императора Александра II.

По Волхову и Ладожским каналам, сооруженным Петром, в Неву, в город, который сам Преобразователь чаще всего называл «парадизом» – раем государь со свитой на двух яхтах вошел в Неву. Экипаж царских яхт сопровождали матросы морской роты лейб-гвардии Преображенского полка. Морских рот не было ни в одном гвардейском полку в мире. Это исключительно русский исторический жребий, который проявился в грозных потешных полках Великого Петра. Начало этому невиданному на земле явлению положил в 1688 году триумфальный крик 16-летнего Царя, впервые оттолкнувшего от берега ботик, случайно обнаруженный в дворцовом амбаре в Измайлове.

То был первый миг рождения великого русского флота. Событию этому сам Петр придавал глубокое религиозное значение. Придет время, и бот на кронштадтском рейде пушечным громом будет встречать весь русский линейный флот. За (рулем) бота сам Помазанник – Государь Петр Первый, на веслах боевые адмиралы. Тогда архиепископ Феофан (Прокопович) воскликнет:

«О, ботик, позлащения достойный!»

Приветствуя новую русскую икону, не узнанную современниками, на горе потомкам. Архиепископ Феофан удостоился чести присутствовать на памятнике 1000-летия (России). Потом будут Азовские походы, Гангут, Чесма, Синоп и во всех первых морских походах Петра гвардейцы выполняли роль и корабелов, и судовых команд, и безудержной морской пехоты.

И вот теперь «Красотка» и «Кокотка» – либерально и расслабленно. Подданные русского Царя раскрепощались без тормозов. Это особенно было поучительно в период сооружения памятника 1000-летию России.

 

Глупость осуждения

История создания памятника «Тысячелетие России» и отбор тех, кто на нем должен быть запечатлен, весьма поучительна. Нигде в мире подобного памятника нет.

Решение об открытом конкурсе объявлено в 1857 году правительством. Интерес к памятнику необыкновенный. Предстоит самое великое дело на земле для любой нации – отбор лучших в веках. Будут зажжены национальные огни по четырем категориям граждан: государственные люди; военные люди и герои; писатели и художники. И, наконец, просветители. В последний разряд отнесены религиозные подвижники тысячелетия.

Более грандиозная культурно-нравственная и политическая задача еще не предпринималась в отечественной истории. Как теперь сказали бы – предстояла самоидентификация русского народа.

Результаты конкурса, оглашенного в 1859 году, стали громом среди ясного неба. Из 51 проекта Совет Императорской Академии художеств отдал предпочтение 24-летнему мало кому известному живописцу Михаилу Микешину, недавно окончившему Академию с Большой золотой медалью и правом шестилетней стажировки в Италии. Отец Микешина, смоленский дворянин, в 1812 году со своей дружиной примкнул к партизанскому отряду знаменитого Фигнера.

Микешин не был скульптором и никогда ничего не ваял. Спас его друг Иван Шредер – одаренный скульптор, человек бескорыстный и вдохновенный. За плечами Шредера был Императорский Пажеский корпус, куда принимали только детей и внуков генералов. После Корпуса Шредер отслужил корнетом в лейб-гвардии уланском полку. Неодолимый зов муз заставил Ивана Шредера сменить гвардию на мастерскую скульптора.

Два дворянина-друга  Михаил Микешин и Иван Шредер засучили рукава, сотворив невозможное и невиданное. Памятник рождался, вызывая всеобщий интерес в обществе. Еще студентом рослый красавец Михаил Микешин преподавал живопись Великим княжнам и считался вполне лояльным и здравым художником. Однако надо быть простодушным полуидиотом, чтобы думать, что на впечатлительного художника не влияло пореформенное брожение и даже активисты из «передовой» деклассированной разночинной прослойки, которая скоро назовет себя «интеллигенцией».

Вспоминается, как в мастерскую Сурикова пришел «передовой» Репин и убедил художника на полотне «Утро стрелецкой казни» дорисовать виселицы. Суриков дрогнул и придал картине палаческий настрой. К счастью, зашел скоро к Сурикову Третьяков и убедил художника убрать виселицы.

То, что на Микешина оказывалось воздействие, не вызывает сомнений. Это видно из того, что он упирался и не желал изображать на памятнике императора Николая Павловича – самого сильного русского Государя после Петра Великого. Дошло либеральное расслабление до того, что император Александр II спрашивал художника: «А батюшка?» С напряжением и горечью, наконец, в Мраморном дворце на приеме Великий князь Константин Николаевич прямо спросил:

– Скажи причины, почему не помещаешь покойного батюшку?

Микешин что-то мямлил насчет того, что «личность покойного Государя до того близка к нашему времени, что нельзя к ней беспристрастно относиться».

Святитель Иннокентий (Борисов) умер в 1857 году, в год объявления конкурса, несколько ранее императора Николая I. Погибли адмиралы Нахимов и Корнилов. Жуковский и Гоголь, ушли из жизни в 1852 году, тоже сравнительно недавно. Но все они запечатлены на памятнике 1000-летия. К чести Микешина надо заметить, что на кандидатуре Гоголя настаивал он лично. Правда, он очень хотел, чтобы где-нибудь рядом нашел место и Тарас Шевченко. Но тогда среди фигур горельефа появился 120-ым кобзарь, единственный на памятнике отъявленный атеист, это было бы скандалом в пока еще святорусском государстве.

Микешину порой изменяло чувство меры. На памятник была уже принята кандидатура драматурга Фонвизина. Но Микешин еще настаивал на фигуре актера Дмитриевского, поставившего «Недоросль».

Здесь-то мы и соприкасаемся с проблемой всех проблем русской жизни, которая уже дала трещину и скоро затащит ее в гулаговскую кровавую яму. Трещина эта – все увеличивающаяся нечистая страсть к осуждению и сопутствующие ей уныние («Бедная Лиза» Карамзина) и осмеяние («Горе от ума» Грибоедова). Как гениально предугадал это Пушкин:

«Глупость осуждения не так заметна, как глупая хвала».

Одержимое легкой «глупостью осуждения», образованное общество жадно буквально набросилось на «Горе от ума». Это было время пика героического подъема после 1812 года. Русские дворяне – сверстники Грибоедова совершают десятки кругосветок, штурмуют крайний Север четыре выдающихся исследователя будущие адмиралы: Литке, Врангель, Анжу и лицейский друг Пушкина Матюшкин по прозвищу «Плыть охота» Будущие адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин под началом Лазарева на корабле «Азов» уходят навстречу Наваринскому бою. Именно в это время бесплодный краснобай Чацкий пугает в салонах московских старух. Корабль «Азов» в Кронштадте провожает Пушкин.

Так или иначе, но памятник 1000-летия России благополучно стоит уже полтора столетия, радуя новгородцев и приезжих. И Микешин, и Шредер потом соорудят много памятников. Но славу успехом памятника 1000-летия не выдержал Михаил Микешин. Все награды и популярность достались Микешину. Иван Шредер был несправедливо обойден. Друзья до самой смерти уже не общались. Правда, власти спохватились и благородному Ивану Шредеру была назначена такая же пожизненная пенсия, как и Михаилу Микешину, но слава творца памятника досталась одному Микешину.

Немцы разобрали в войну памятник, но не успели увезти в Германию. С большим трудом разоренный голодный город восстановил памятник и 2 ноября 1944 года он был заново открыт и вновь забыт вскоре. Тех, кто поднимал город и памятник, вскоре расстреляли по «ленинградскому делу». О памятнике стали говорить скороговоркой и нехотя. До войны коммунисты на своих митингах кумачовых в Кремле державный памятник стыдливо закрывали фанерными щитами, чтобы он не тревожил их обрезанную «комбедовскую» память. Но и перестройка с демократизацией не принесли просветления в эстрадные мозги "пипла", мечтающего о турпутевках и «шопинге». Сейчас чем больше с бомжатскими интонациями кричат «Ро-си-яяя!..», тем меньше о ней помнят.

Накопив резервы за счет «нефтянки», мог бы Совет безопасности поручить Министерству просвещения снабдить каждую из шестидесяти тысяч российских школ и все т. н. колледжи, лицеи и вузы хорошо изданными книгами с описанием истории сооружения памятника 1000-летия России и всех 128 личностей, изображенных на нем в бронзе, тех, кому каждый россиянин обязан своим существованием сегодня на земле.

Памятник и в период подготовки к его сооружению вызывал яростные споры. Такова уж великая идея, заложенная в его создание – «Кто мы?..», «Что наследуем?..», «Какова наша миссия в мире?..»

Великий памятник дает ответ и на самый жгучий вопрос тысячелетия. А именно: почему нас постигла катастрофа февраля 1917 года с поражением в войне, гражданской резней, палачеством и все-таки победой в 1945 году. Почему коммунисты закрывали фанерой памятник даже после того, как с гордостью носили ордена с именами изваянных в бронзе национальных героев: Суворова, Нахимова, Александра Невского, Богдана Хмельницкого, Кутузова? Ответ дает сам памятник тысячелетия России.

 

Где фундамент государства?

Напомним еще раз. Предлагалось вести отбор россиян по четырем категориям. Просветители (они же деятели Церкви и религиозные подвижники). Государственные люди. Военные люди и герои. И, наконец, писатели и художники.

Но за сто пятьдесят лет, с тех пор, как стоит памятник, ни один человек (и это до ужаса знаменательно) не задался вопросом, а где же деловые люди, где в земледельческой стране ученые аграрии и выдающиеся хозяева, где зодчие? Ибо из всей блистательной плеяды зодчих на памятнике один архитектор Кокоринов, соорудивший в Петербурге Академию художеств. Словом, где фундамент государства? Если хватило ума для прочности загнать под постамент памятника шестьсот громадных дубовых плах для крепости, то где же в сознании эти социальные дубовые плахи? Вы заметили скособоченные крестьянские избы и ворота в деревнях, столь любимые нашими художниками за живописность? А все потому, что мало того, что избы жались друг к другу, да к дороге, но все они стоят прямо на земле без фундамента. И мы не знаем ни до установки памятника 1000-летия, ни после него до сего дня ни одного серьезного идейного течения в России, которое прививало бы обществу чувство основ, фундамента, серьезного дела и возвышенного консерватизма.

К установке памятника в Новгороде соседняя Германия помимо наполеоновских войн прошла через национальное воспитание в школе Канта, Фихте, Гете, Гегеля, Шеллинга, Шиллера. Там университеты становились лейб-гвардией прусских королей. У нас – логовом ущербно-разрушительных межеумков, зовущих Русь «к топору». В Англии, воспитываемой Вальтером Скоттом, университеты – издавна школы джентльменов, у нас же глуповато гордились, что открыли Московский университет без богословского факультета. Первая диссертация в этом университете была злобно атеистической и была сожжена на Лобном месте Красной площади. Вовсе не случайно придет время и в 20-х годах ректором Московского университета станет прокурор-палач Вышинский, автор теории и практики «презумпции виновности».

До 1917 года один Столыпин одиноким богатырем пытался повернуть страну к сильному хозяину и самостоянию. Ему не нужна канонизация. Такие прославляются Господом сразу. Он знал, что будет убит, и говорил: «Похороните там, где убьют». В простонародье крестьян, вышедших из-под социалистического гнета общины на хутора, называли «столыпинские дворяне». А ведь абсолютно точно называли. Они были действительно «дворяне», точнее, однодворцы, как в старину называли первую ступень к дворянству. Вспомним, что Алексей Суворин – один из величайших гениев своего века, издатель и создатель самой массовой консервативной газеты «Новое время» был из однодворцев.

Итак, на памятнике не представлены ни ученые, ни деловые люди, ни зодчие. Даже великий Ломоносов идет по разделу «писатели и художники». Этот перекос в сторону словесности с вымыслом, театра и танцев сохранился до 1917 года и держится по сей день. В «области балета» мы уже тогда были «впереди планеты всей». Даже сегодня, занимая первое место в мире по разводам, абортам и пьянству, мы ежедневно казним зрителей рассказами о посредственных театрах и артистах, замучили людей актерами серыми, с бабьими лицами и крашеными блондинками, мяукающими с эстрады.

О чем мы должны были бы рассказывать зрителям по телевидению, на уроках в школах и вузовских аудиториях? О тех же людях, для начала, которые не нашли своего места на памятнике тысячелетия России.

 Даже если пришлось бы к середине XIX века отбирать не 128 фигур, а только десять, то в великой земледельческой стране должно было бы найтись в десятке место такому человеку, как Андрей Тимофеевич Болотов (1738-1833), бедному тульскому дворянину.

В 16 лет Андрей Болотов поступает на военную службу сержантом. Участник боев Семилетней войны (1756-1762), с русскими войсками входит в Кенигсберг. В конце войны он уже флигель-адъютант и перед ним открывается быстрое продвижение по службе. Но зов земли и родового гнезда оказываются сильней. Болотов увольняется и едет в свою наследственную деревеньку Дворяниново под Тулой, которая состояла всего из трех дворов. Родителей уже не было в живых. Господский дом обветшал и врос в землю, деревянная крыша поросла мхом, в развалившейся печной трубе галки свили гнездо. В доме безжизненно и сыро. Сад заглох и зарос осиной и березой, этими спутниками одичания. Тоска, глушь, запустение. Но Болотов был из породы неутомимых старорусских богатырей. Он садится за книги. Основательно изучает агрономию того времени. Выписывает журнал «Труды Вольного Экономического общества». Сотрудничает с ним. Через несколько лет Болотов превращает свое имение в доходное и образцовое.

Болотов у себя в глуши жадно изучает труды по агрономии, естествознанию, философии, истории и скоро становится едва ли не самым образованным человеком в России и одновременно гениальным вдумчивым практиком.

Болотов вернулся в свое разоренное имение в 1762 году, а Вольное Экономическое Общество создано через три года, в 1765 году, и с большой пользой для отечества просуществует до 1915 года. Общество в год своего основания начинает издавать журнал «Труды Вольного Экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства». Первый редактор журнала А.А. Нартов. Активнейшим деятелем Общества и журнала стал первый русский агроном А. Болотов. В первом же номере журнал распространил анкету, в которой просил читателей дать описание своих почв, сообщить, какие сеют зерновые культуры, нормы высева, урожайность, об удобрении полей, глубине вспашки, какими пользуются орудиями.

Болотов на эти вопросы откликнулся статьей «Описание свойств и доброта земель Каширского уезда и прочих до сего уезда касающихся обстоятельств». Она была опубликована в 1766 году, через четыре года после оставления им военной службы.

Через год Болотов публикует еще две работы: «Примечание о хлебопашестве вообще» и «Примечания и опыты, касающиеся посева семян хлебных». В 1771 году публикуется там же одна из замечательных работ Болотова «О разделении полей». Это было первое в России руководство по введению севооборота и организации сельскохозяйственных полей.

За статьи «Наказ управителю» и «О разделении полей» Вольное Экономическое Общество наградило Болотова золотыми медалями.

В своем имении Болотов ввел семипольный севооборот. Он занимается пастбищами, сенокосом, садоводством. Он вывел сотню новых сортов яблок. Число их было так велико, что для Андрея Тимофеевича стало проблемой подыскивать им названия. Много сил отдал Болотов пропаганде картофеля. В его хозяйстве урожай картофеля составил  по весу САМ – 30. Болотов для популяризации картофеля в России сделал то же, что во Франции аптекарь Антуан Пермантье. Благодарные французы поставили Пермантье два памятника – один на его родине, другой  под Парижем, где он впервые высадил картофель. Многозначителен памятник, который сооружен на родине Пермантье в городе Мондидье. На одной стороне памятника надпись: «Благодетелю человечества», на другой помещены слова, сказанные Пермантье добрым Людовиком XVI: «Поверьте, настанет время, когда Франция поблагодарит Вас за то, что Вы дали хлеб голодающему человечеству». В обеих надписях обращает на себя внимание параноическое тождество между Францией и всем человечеством.

Болотову не только не поставили памятника, но в громадной земледельческой державе о нем, самом великом ученом своей эпохи, первом агрономе Руси даже не вспомнили при возведении памятника тысячелетию России, между тем по заслугам перед отечеством он не уступает Потемкину, Суворову, Румянцеву, Орлову-Чесменскому и тем более, Бецкому или Безбородко. Можно даже дерзновенно утверждать, что после Петра Великого и до императора Николая II некого поставить рядом с Болотовым, не считая Аркадия Петровича Столыпина и Александра Пушкина. В конце 70-х годов у Болотова накопилось столько работ, что он решается издавать свой собственный журнал «Сельский житель». В первых же номерах он публикует замечательные статьи «Об улучшении лугов», «О посеве клевера и люцерны», «О делании из пашенной земли четырех полей вместо трех»,  «Нечто о степных землях» и другие.

Вся русская культура усадебная. Крестьянская изба, осадный северный дом, барская палата, царский терем – это все усадьбы единой целостной русской земледельческой культуры, Болотов был идеологом и русской усадьбы. Для этой цели он издает журнал «Экономический магазин». Первый номер вышел в 1780 году. Сорок его томов стали энциклопедией русской усадьбы. Журнал адресован не дворцам, а скромным русским усадьбам, тем очагам русской культуры, семьдесят тысяч которых разорят, сожгут и уничтожат после 1917 года коммунисты.

Болотов любил скромные усадебные сады, которые «по существу своему давали пищу и уму и сердцу и доставили мне не только чувственные и телесные, но и самые душевные удовольствия».

Болотов советовал использовать в саду обычные растения средней полосы России: полынь, бобы, горчицу, рябину, пижму. Советовал устраивать семьи из лип, которые «приносили увеселение» в плодовый сад.

Идеал Болотова – непритязательные усадебные сады, которые он по моде того времени называл «натуральными», т.е. естественными, в отличие от регулярных, но чаще он их именовал «русскими». Болотов порицал английский сад за «непомерность и излишество», полагая, что с ним сопряжено несколько таких обстоятельств, которые с нравственным характером нашего народа не весьма согласны».

 Он занимался у себя в усадьбе музицированием и живописью.

Болотов в довершение к своей необъятной работоспособности оставил еще многотомный литературный труд «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков».

Его передовые идеи в сельском хозяйстве и научном земледелии во многом опережали мысли западных агрономов. Болотов это осознавал и писал:

«Мы находимся ныне в таком состоянии, что во многих вещах не только не уступаем нимало народам иностранным, но с некоторыми в иных вещах можем и спорить о преимуществах».

Будучи великим практиком, Болотов увлеченно занимался и научными проблемами. Он дал научное описание и классификацию сорных, лекарственных и культурных растений. Он дал неизвестные доселе и ценные сведения по садоводству, лесоразведению, скотоводству, лекарственным растениям. Он же предложил несколько новых конструкций сельскохозяйственных орудий.

Очень полезны рекомендации Болотова по «обработке почвы, уходу за растениями, по срокам полевых работ, борьбе с сорняками, по подготовке семян, нормам высева и глубине заделки, по уборке хлебов, молотьбе и хранению зерна».

Провидение будто специально призвало Болотова на русскую землю, чтобы он стал неким эталоном для всех земледельцев Святой Руси – от крестьянина до первого дворянина Государя, чтобы Россию Сад Пречистой сделать светочем для всего мира.

Господь кроме дарований одарил Болотова и здоровьем. Андрей Тимофеевич прожил почти сто лет и даже, потеряв зрение и слух, продолжал диктовать свои мысли близким. В любом государстве усадьба в Дворянинове под Тулой стала бы национальной святыней поважнее Ясной Поляны и Спасского-Лутовинова. Но, увы, мы живем в стране, где при упоминании Шахматова блоковского пускают графоманские пузыри, но мало кого волнует соседнее Боблово, где Менделеев получал фантастические урожаи ржи, собирая по 60 центнеров с гектара.

Болотов как будто предвидел свою судьбу, хотя и отгонял горькие мысли, когда писал: «Мне опытность столь многих лет доказала, что публика наша наполнена была еще невежеством и не умела и не привыкла еще ценить труды людей, и отечество совсем было неблагодарное, а лучшею наградою за весь… великий труд было для меня собственное сознание, что я трудился не в пустом, а в полезном и в таком деле, которое некогда не только сынам нашим и внукам, но и правнукам и дальнейшим потомкам обратится в пользу, и что я, со своей стороны, был полезным для своего отечества».

Об Андрее Болотове надо было рассказать более подробно, чтобы особо не останавливаться на других выдающихся ученых XVIII века.

При любых обстоятельствах на памятнике 1000-летия должен был найти свое место великий математик Н.И. Лобачевский. Отсутствие его и Болотова на памятнике можно прямо назвать позором русского образованного общества и явлением гибельным для судеб государства.

Современником Болотова был и другой выдающийся русский ученый агроном Иван Михайлович Комов (1750-1792). Он восемь лет прожил в Англии, изучая земледелие, а по возвращении в 1785 году издал первый в России печатный труд о сельскохозяйственных машинах «О земледельческих орудиях». Иван Комов с убежденностью писал: «Государство без земледелия, как без головы жить не может». Но создатели памятника 1000-летие полагали, что государство жить без головы может. Комов не был человеком абстрактным. Чтобы помочь крестьянам Московской губернии, стал читать лекции о земледелии непосредственно крестьянам. Для того времени дело чрезвычайное, но еще более удивительно то, что беседы Комова с крестьянами дали хороший результат. Это обстоятельство так поразило генерал-губернатора Петра Еропкина, что он написал об этом самой императрице Екатерине II. Власти стали помогать Комову. Взяв за основу свои беседы с крестьянами, Комов издал свой капитальный труд «О земледелии» (1788).

Достоин в этой связи упоминания еще один ученый и земледелец академик Василий Михайлович Севергин (1765-1826) – минералог, химик, географ и агроном.

Еще в 1768 году Вольное Экономическое Общество, желая помочь крестьянам общедоступным руководством, объявило конкурс – «Сочинить для наставления крестьян книжку под именем «Крестьянское зеркало». Жюри отобрало работу под девизом «Чего не знаешь, так учись и доброго всегда держись». Книга в трех выпусках вышла в 1798-1799 годах и называлась «Деревенское зеркало или общенародная книга, сочинена не только, чтоб ее читали, но чтоб по ней и исполняли». Книга имела широкий успех в крестьянской среде. В Вятской губернии крестьяне складывались по копейке и покупали «Деревенское зеркало». Автором этой книги был академик Василий Севергин.

В XVIII веке научная деятельность считалась делом не дворянским и малопрестижным. Потомственный дворянин Андрей Болотов был для того времени исключением. Ученые академики в основном были из солдатских детей императорских гвардейских полков.

Указ Петербургской Академии за 19 января 1760 года гласил: «Быть Ивану Лепехину студентом, дать ему шпагу и привести к присяге». Новому студенту Лепехину и будущему академику полагалась шляпа установленной формы, кафтан зеленого сукна да камзол. За десять лет перед тем сын солдата Семеновского полка и однодворца Иван Лепехин поступил в гимназию при Академии. Как говорил Ломоносов «Академия без гимназии, что пашня без семян». Академия с гимназией при ней была идеей Великого Петра. Когда Лепехин поступил в гимназию, в тот год (1751) ученой степени адъюнктов были удостоены Семен Котельников и Алексей Протасов, оба дети солдат императорской гвардии. Все они станут гордостью русской науки. Леонард Эйлер отзывался о Котельникове как о математике, который на голову выше лучших математиков Европы.

Придет время и в 1802 году ученики Ломоносова и Лепехина – уже сами академики-старики П.Б. Иноходцев, А.Ф. Севастьянов, В.М. Севергин составят инструкцию для первой русской кругосветной экспедиции Ивана Крузенштерна. Мореплаватель отлит в бронзе на памятнике 1000-летия России. Позже скульптуру Крузенштерна изваяет Иван Шредер и ее установят перед Морским кадетским корпусом. А вот ни один из выдающихся упомянутых академиков на памятник не попал.

Но на замечательном памятнике тысячелетия России нет семи великих монахов, которыми веками гордится Русская земля.

Прежде всего, заметим, что нет автора «Слова о Законе и Благодати», программного творения митрополита Илариона. Кстати, как заметил историк Церкви А. Карташов, великого подвижника Иллариона нет и среди русских святых по проискам ставленников византийского двора. Народ, да и он сам, называл себя на русский лад Ларионом. Как, между прочим, Иоанн Кронштадтский никогда не называл себя Иоанном, а только Иваном. Митрополита, сподвижника Ярослава Мудрого, в святцы не включили, но имя переделали на Иларион? Нет на памятнике и Ярослава Мудрого, составившего вместе с верным Ларионом «Русскую правду». Имя Лариона стирали греки из памяти по очень коварной и заурядной причине. Он был русским. Со времени крещения Руси князем Владимиром (988 г.) и до погрома Киева ордынскими бандформированиями Батыя (1240), за четверть тысячелетия кроме Лариона митрополитом на киевском столе был только еще один русский – это Климент (XII век). И все это, как сказали бы в Смутное время, при «безумном молчании» русских клириков. Между тем в соседних православных странах Болгарии и Сербии уже через полвека после крещения были свои не то чтобы митрополиты, но даже патриархи. Эта тема для отдельного горестного размышления.

Кроме Иллариона на памятнике не нашел места богатырь Владимира Мономаха игумен Даниил. 900-летие его «Хождения в Святую землю» мы отметили в 2007 году трусливо и мелко, рыночно похрюкивая вместе с крашеными блондинками, свихнувшимися от шопинга и эстрады.

У нас представление сложилось, что по святым местам ходили этакие калики перехожие, не то богоугодные люди, не то приживалы со статусом древних «бомжей».

Между тем, это века крестовых походов.

Самые поэтические и грозные столетия. Дороги были полны разбойных безжалостных шаек. Игумен Даниил двигался к Иерусалиму с конвоем витязей монахов верхами. У небольшой русской дружины игумена под плащами были кольчуги и мечи, иначе они не достигли бы Гроба Господня и не вернулись бы на Родину.

Мы не увидим на памятнике и народного любимца «старого казака» преподобного Илью Муромца, атамана пограничной заставы. Илья свет Муромец был современником князя-витязя из «Слова о полку Игореве».

А без двух монахов-богатырей Александра Пересвета и Родиона Осляби – героев Куликовской сечи и Русь не Русь. Но о них не вспомнили устроители памятника, как забыли самого великого витязя тысячелетия Евпатия Коловрата, уроженца нынешнего Шиловского района Рязанской губернии. В Шилове стоит единственный в России памятник святому боярину-русаку Евпатию Коловрату.

Однако самый поразительный изъян в перечне великих личностей, увековеченных в бронзе, связан с именами двух братьев – монахов Иосифа Волоцкого (Иван Санин) и его брата архиепископа Ростовского Вассиана. Боярский род Саниных насчитывает восемнадцать монашеских имен. Преподобный Иосиф Волоцкий, первый русский богослов, автор «Просветителя», единственный за тысячу лет русский монах, нареченный именем «Великий Старец». Из созданного им Волоколамского монастыря в XVI веке вышло до двадцати иерархов (все их имена мы знаем) – дворян, вынесших на своих плечах русскую Церковь и государственность.

Одним их этих «осифлян» был митрополит Макарий, венчавший на царство Ивана IV, собравший «стоглавый собор», вдохновивший Казанский поход и создавший исполинский труд «Миней Четьи», духовно собравший всю Русскую землю. «Осифляне» укрепили русскую землю и создали новую государственность, возглавив Избранную раду Ивана IV в лице таких мужей, как Сильвестр Медведев и Алексей Адашев.

Оба вместе с митрополитом Макарием присутствуют на памятнике 1000-летия в отличие от их государя Ивана Грозного и Великого Старца Иосифа Волоцкого..

Митрополит Макарий (1482-1563) собрал в рукописный единый свод все, что было написано на Руси со времен митрополита Иллариона (XI в) за шестьсот последующих лет. Такой исполинской задачи перед собой не ставил до него ни один русский подвижник. Еще будучи архиепископом на новгородской кафедре он создал Софийские Минеи Четьи. За двенадцать лет титанического труда он сотворил 12 громадных томов форматом в большой лист, в общей сложности 27 тысяч страниц убористого текста в два столбца. Таков объем Великих Миней Четьих – дающих жизнеописание всех чтимых православных святых на каждый день и на все двенадцать месяцев года. Заметим, что в то благословенное время за шестьсот лет ни один русский человек не читал ни одного литературного сочинения в нашем понимании, с вымыслом, ни единой страницы кроме церковной литературы, житий и монастырских летописей.

Помимо трех исполинских редакций Миней (Софийскую он оставил в Новгороде в соборе), митрополит Макарий создал отдельную редакцию для Кремля и третью лично для Государя Ивана IV.

Кроме Миней митрополит Макарий вдохновил на создание таких вершин русской литературы, как «Книга Степенная» и «Домострой», записанная протопопом Сельвестром Медведевым, ставшим политическим наставником Ивана IV, а также «Лицевой летописный свод». Он же великий «иосифлянин» митрополит Макарий благословил труд мниха Еразма на создание повестей, в том числе такого мирового шедевра, как «Повесть о Петре и Февронии». Митрополит Макарий вызвал специально из Новгорода Сильвестра Медведева, который, как и Алексей Адашев, был «иосифлянином». Так Великий Старец продолжал и после кончины управлять своими последователями.

Нет на памятнике и брата Иосифа Волоцкого архиепископа Вассиана.

Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов), ставший душой обороны Севастополя в Крымскую войну (и потому злобно не упомянутый «непротивленцем» Львом Толстым в «Севастопольских рассказах»), чтобы объяснить изумленным его мужеством адмиралам Нахимову и Корнилову, коих он причащал, он говорил:

«Мы монахи, нам терять нечего… Мы последователи Филиппов и Вассианов».

Архиепископ Иннокентий имел в виду монахов-бояр митрополита Филиппа Московского, выступившего против казней Ивана IV, и архиепископа Вассиана, яростно обличавшего Ивана III за его малодушие при стоянии на Угре против орды (1480). Он кричал Великому князю, наступая на него:

«Дай мне войско и я, старик, покажу тебе, как надо сражаться с неверными насильниками».

Архиепископ Вассиан был достоин своего брата Великого Старца Преподобного Иосифа Волоцкого.

Святому адмиралу Ушакову не нашлось места на памятнике по причине «излишнего демократизма» адмирала. Что имели в виду власти под «демократизмом», так и осталось не ясным.

Из писателей почему-то оказался забытым Сергей Тимофеевич Аксаков – автор эпопеи «Детские годы Багрова-внука» и других бессмертных творений. Зато на памятнике нашлось место Грибоедову, автору единственной пьесы, и переводчику «Илиады» Гнедичу. Бытует серьезное суждение мыслителей, что к искусству особенно привержены люди неудачники в жизни. То же относится к обществу с явной склонностью к искусствоцентризму, что нашло отражение в персоналиях памятника. Не потому ли нас все время понуждают пускать пузыри по поводу «Русских сезонов» Дягилева в Париже?

 

Великие строители

Из тех, кто описывал памятник 1000-летия России, ни один не то что не осудил, но даже не заметил, что на памятнике нет ни одного человека дела, ни одного промышленника, ни купца или предпринимателя, или как их зовут на жаргоне новорусских мошенников – «бизнесмена». Такой изъян ни одному государству не сулил устойчивого развития. Между тем предприниматели великие и купцы вроде Афанасия Никитина были со времен былинного Василия Буслаева. Новгородские гости (купцы и дельцы) создали даже великую вечевую республику. Но предпринимателей не замечали ни власти, ни литература. Если наука считалась делом не дворянским, то предпринимательство тем более было не в чести.

В 1515 году, в год, когда преставился Великий Старец, боярин-монах Иван Санин (Иосиф Волоцкий), поставил свою первую соляную варницу Аника Строганов – самый великий предприниматель в истории России. Он положил начало династии, которая здравствует уже 500 лет. Аника был деятелен, суров, оборотист и трезв.

Это было время, о котором современник Строганова ученый литовец-католик Михалон напишет не без зависти: «Московский народ всегда трезв и всегда при оружии».

Аника Строганов, суровый «осифлянин», воспитывал сыновей в деловой честности и верности слову. Деньги он зарабатывал для семьи и для развития овладевающей силы православия. Незадолго до смерти Аника Строганов принял схиму с именем Иосиф.

Аниковичи, подобно отцу, возводили и украшали храмы, собирали рукописные и печатные книги, создавая родовые библиотеки, заказывали иконы у православных изографов, вносили по-царски вклады в храмы, организовывали художественные промыслы и дали фамильное имя целым течениям в искусстве.

Родной Сольвычегорск дружная семья Строгановых сделала одним из центров русской культуры. Их владения росли и скоро они стали хозяевами области, равной среднему европейскому государству. Таких сильных предпринимателей тогда не было ни в Европе, ни в мире.

Промысловая деятельность Строгановых охватывала все земли обширного русского Царства. Это они пригласили дружину Ермака, оснастили ее и отправили за Камень со священниками, как экспедицию военно-духовную. Ни народники, ни их дореволюционные предтечи смириться с этим созидательным духом дельцов не могли и придумывали разные теории начала похода Ермака. Революционным разрушителям милее был Стенька Разин, с бандитским норовом убивающий несчастную и невинную персидскую княжну, или Емелька Пугачев, вешающий дворянских детей и истязающий их родителей.

А тут проклятые Строгановы со своим православным актинизмом при несметных богатствах. Строгановы подарили России Сибирь, а позже организовали морскую экспедицию из устья Двины по Северному морскому пути. Они отправляли своих приказчиков в Европу и Бухару. Строгановы всегда располагали своими вооруженными отрядами.

Около Усолья на реке Яйве располагались их плотбища, как в старину назывались верфи. Строгановы ежегодно спускали на воду до пятнадцати солевозов, грузоподъемность иных из них достигала 70 тысяч пудов. При Петре I на Урале и в Сибири дымили их чугуноплавильные и железоделательные заводы, которые доставляли в полки Великого Петра гаубицы, мортиры, ядра, пушки, картечь. По Каме и Волге с притоками Строгановы по  традиции доставляли оружие на собственных судах.

В 1722 году Государь Петр I пожаловал сыновьям Григория Строганова титул баронов. Братья решили, как истинные Аниковичи отметить этот странный на русский слух титул по-строгановски. Каждый из братьев в честь перехода в высшее сословие построили по церкви. Александр соорудил храм в Великом Устюге, Николай в Нижнем Новгороде, а Сергей в пермских старинных вотчинах рода. Тогда же братья осуществили замысел отца и в Новом Усолье построили достойную богатейших людей Руси родовую резиденцию Строгановых в Новом Усолье на берегу Камы заложил Спасо-Преображенский чудо-собор.

Аника Строганов не был отлит в бронзе на памятнике 1000-летия России, хотя там же стоит Ермак, которому Иван Грозный велел именоваться «князем Сибирским».

В летописи Есипова действия отряда Ермака приравнены к подвигам апостолов «древле убо сия Сибирская страна тьмою безверия помрачеся». Не мог принять Аника Строганов этого безверия и завещал сыновьям довести до конца миссионерское дело ученика Сергия Радонежского Стефана Пермского.

Уже прадед Петра патриарх Филарет отписал тобольскому архиепископу Киприану от 11 февраля 1623 года грамоту, в которой миссионерскую деятельность Стефана Пермского ставил в пример сибирскому духовенству.

Рядом с Аникой Строгановым историческая справедливость требовала, чтобы стоял на памятнике в Новгороде и родоначальник другого могучего предпринимательского рода уральских горнозаводчиков Никита Демидов, чьи орудия не одно столетие помогали в войнах Русской императорской армии. Но и его нет на памятнике.

 

Последний оплот

На памятнике тысячелетия представлены два казака-атамана – Ермак Тимофеевич и граф Матвей Платов. Смею выразить убеждение, что казаков и могло, и должно было быть больше. Когда великий помор сказал «Могущество России прирастать будет Сибирью», оно уже два столетия прирастало именно Сибирью. Ко времени Ломоносова Сибирь давала России четверть всего бюджета за счет пушнины. Далее роль Сибири будет только возрастать за счет золота и серебра, а теперь еще нефти и газа. Но сила Сибири в сибиряках, никогда не знавших крепостничества и освоенной казаками. Все города Сибири до 1917 года были заложены, освоены и защищены казаками. Два первых столетия Сибирь переживала бурный рост «показачивания». Так назывался процесс самопроизвольной организации круга, и создание снизу боевых казачьих общин и станиц. В 19 столетии на этой же исторической традиции возникнут целых пять казачьих войск – Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Амурское и Уссурийское. К ним можно бы присовокупить и Оренбургское, возникшее на краю Сибири.

После Ермака XVII столетие дало дюжину в Сибири атаманов с общенациональной славой, таких как землепроходцы-казаки Максим Перфильев (1627), Иван Галкин (1630), Петр Бекетов (1631) основал Якутск, Иван Ребров по р. Индигирке (1633-1641).

Михаил Стадухин (от Индигирки до Колымы 1641 г.), Семен Дежнев (1648) и Федот Алексеев. Курбат Иванов  (1643) достиг Байкала, Иван Галкин  (1653) основал Шилкинский острог – будущий Нерчинск. Василий Поярков (1643 г.)  достиг устья Амура. Устюжанин Ерофей Хабаров и 70 «охочих казаков» в 1649 году обосновались на Амуре и воевали с маньчжурами до 1653 г. Позже, в 1659 году казаки на Амуре выбрали себе атаманом племянника Ерофея Хабарова Артемия Петриловского.

В 1665 году во главе со ссыльным «литвином» Никофором Черниговым засели в остроге Албазин. В 1786 году началась первая война с Китаем. Албазин возглавил воевода Алексей Толбузин. Восемьсот казаков и служилых с 40 пушками геройски отбивали пятимесячную осаду 10-тысячного китайско-маньчжурского войска. Погиб от ядра Алексей Толбухин. Командование принял храбрый и распорядительный Афанасий Бейтон из обрусевших немцев. Осажденные дрались, даже когда их осталось полтораста человек. Они еще умудрялись устраивать вылазки и заставили «богодойских (от богдохан) людей» снять осаду.

В 1687 году молодой Петр I создал новую гвардию. В 1689 году заключен Нерчинский договор с Китаем. В 1697 году пятидесятник Владимир Атласов с 60 казаками и промышленниками осваивает Камчатку. А в 1711-1713 казаки Данила Анциферов и Иван Козыревский проходят гряду Курильских островов на радость Петру Великому. Таков самый беглый взгляд на героический XVII казачий век.

Казаки тонули в штормовых волнах, замерзали в походах, гибли от цинги, голода, стычек. Многовековая боевая культура казаков помогала им строить отроги, сплавлять струги, укрываться от стрел за санями, телегами и «таборами», в трудную минуту их спасали отважные вылазки и древняя склонность к ближнему рукопашному бою, закаленная с детства в кулачных боях «стенка на стенку». Главное, казаки всегда искали боя, любили рисковать из древней веры, что чем ближе к опасности, тем ближе к Богу. Отвагу казаки воспринимали как незримый свет, нечто вроде боевой благодати и избранности.

Доминантой XVII века Сибири был неистребимый дух «показачивания». В отряд могли попасть и люди служивые, стрельцы, «черкасы», дети боярские, «люди гулящие». Т.е. вольные, пушкари, в походах и после боев они, как правило, называли себя «казаками» – таково было обаяние и притягательность этого имени, куда стремились влиться «литва и черкасы», немцы и новокрещенные татары.

Отряд Ерофея Хабарова, попав на Амур, после первых же боев стал называть себя казаками или «войском казачьим». Славные дела казачьей дружины Ермака были живы в преданиях, песнях и даже церковных службах.

Из этой богатырской вольницы первых веков Сибири на памятнике 1000-летия России достойны были бы кроме Ермака быть в бронзе еще Семен Дежнев, получивший кроме шуб и соболей звание наказного атамана, и Ерофей Хабаров, известный не только как землепроходец и атаман, но и как выдающийся промышленник и деловой человек. Хабарав в Москве был поверстан в «дети боярские». Вскоре эта категория государственных людей сольется с дворянством. Но кроме Семена Дежнева и Ерофея Хабарова памятника 1000-летия достоин, бесспорно, еще один казак, дослужившийся до чина «детей боярских» – это Семен Ульянович Ремезов, тобольский зодчий, писатель, картограф, иконописец (1642-1722). Для Сибири верхами служилого сословия были дворяне, дети боярские, «жильцы», люди гулящие, казаки да стрельцы с пушкарями. Иван Грозный, создавая стрелецкие полки, ядром их сделал «однодворцев» и других свободных людей.

В Тобольске на 1702 год числилось 12 дворян и стрельцов полторы тысячи. К тому времени Семен Ремезов писал: «Отец мой Ульян Мосеев Ремезов (служил) 70 лет всякие городовые и степные, станичныя, лыжная и нартевы службы» с 1628 по 1690 год. Дед Мосей Лукич Ремезов прибыл в Сибирь в 1690 году. У патриарха Филарета – отца царя Михаила Романова, он служил в детях боярских при патриаршем дворе. Родом он был из Рязанской земли, изначально казацкой. Прадед Лука Ремезов в 40-е годы XVI века известен как пристав у архиепископа Рязанского Моисея. Стало быть, Ремезовы из столбовых служилых людей.

К 1701 году Семен Ремезов завершил работу над «Херографической книгой» с чертежами Сибири, сработанную со старшим сыном Леонтием. Семен Ремезов посвящает Государю Петру I и в 1718 году сам ее отвозит в Москву в подарок царю.

«Чертежную книгу Сибири» С.У. Ремезов завершает в 1701 году. Его атлас не сборник только обзорных чертежей, но первое в мировой и отечественной истории историко-графическое описание Сибири. Поражает информационная глубина «Чертежной книги». В тот год Ремезову 59 лет.

Кроме того, перу Ремезова принадлежит «Победа на Кучума царя. Очищение всей Сибири». Особо Ремезова волнует история казачества. В последней редакции «Хронографа» Ремезов дает свою редакцию «Повести об Азовском осадном сидении». Он пишет «Похвалу Сибири», состоящую из двух частей: «О гранях и межах Сибири» и «Уподобление Сибирская страны мирного ангела шталту». Таким образом, не академик Миллер является «отцом сибирской истории, а Семен Ремезов.

Он усматривает в действиях своих земляков благословение «Жизни с небеси сибирякам» и он замечает «во все страны летячая стрела – тоболян езда».

Весь XVII век шло интенсивное и героическое показачивание во всех пределах Сибири. Выразителем этого глубинно-народного православного явления явился род Ремезовых из казаков, детей боярских, записанный в конце жизни «дворянином по выбору». Если для Ремезова Петр I идеал деятельного самодержца, то сам Ремезов идеал того дворянина, отбору и закалке которого Великий Петр посвятил жизнь.

Исследователи заметили, что в периоды, когда России угрожает опасность, самопроизвольно зарождаются казачьи общины. Появление казачьих боевых общин было отмечено в Смутное время не только на окраинах и рубежах Руси, но и в самом центре государства. Казачество, быть может, самый загадочный и интересный феномен русской жизни на протяжении тысячелетий. Потому особенно беспомощны и смешны всякие экзотические теории «отвязанных» историков о происхождении казачества. Так, например, влюбленный в степняков Л. Гумилев производил казаков даже из хазар.

Лучший ответ дали сами казаки без всяких завиральных кабинетных потуг.

Россия встретила отречение императора Николая II, имея в составе своем 11 казачьих войск во главе с августейшим атаманом Наследником Цесаревичем Алексеем Николаевичем.

После 1917 года именно казачество стало последним оплотом исторической России, и в минуты смертельной опасности к 11 существующим казачьим войскам прибавилось самопроизвольно еще три войска, и все в Сибири – Алтайское, Енисейское, Иркутское.

Вот почему перед первой мировой войной самые глубокие умы России называли Сибирь «сердцем России».

Три казака из сердца России Семен Дежнев, Ерофей Хабаров и Семен Ремезов должны были украсить памятник 1000-летия России. Но их тоже нет.

 

Не повторять ошибок

Боевая культура верной воинствующей Церкви казаков породили две особо чтимые иконы: особо почитаемая у оренбургских казаков – образ Табынской Божией Матери и вдохновительница защитников Албазина на Амуре – икона Албазинской Божией Матери.

В 1862 году к празднованию 1000-летия России великий московский святитель Филарет (Дроздов) составил молитву, заключающими словами которой уместно завершить эту работу.

«Соблюди в нас православную веру в ее чистоте и силе, и да пребудет она, как же бысть, средоточием общественного единения, источником просвещения, основанием и твердынею народного благонравия, правды законов, благодетельности управления, нерушимости благосостояния».

Святитель Филарет (Дроздов) на пять лет пережил открытие памятника «тысячелетия России». Незадолго до кончины он отметил в 1867 году полувековой юбилей служения в архиерейском сане. Его называли «стражем православия». В 1812 году он уже ректор Духовной Академии, которую позже будут называть «Филаретовской». Святитель был решительным противником созывания соборов на этом историческом этапе. Он же, которого называли «митрополитом Всероссийским» и «природным Патриархом Русской Церкви», был непримиримый и мудрый противник восстановления патриаршества в России. Он лучше всех знал, что патриаршество, как и во времена беспокойного Никона, нужно врагам церкви как таран против государя и самодержавия. Это гениально прозрел Великий Петр и хорошо сознавал император Николай II.

Святитель Филарет неизменно подчеркивал, что «Царь — глава и душа Царства». Его позиция вызывала зубовный скрежет демократов и либеральствующих славянофилов.

Святитель Иннокентий (Борисов) преставился в 1857 году, но попал на памятник 1000-летия. Думается, если бы свт. Филарет не пережил бы свт. Иннокентия, то вряд ли удостоился подобаюшего ему места а памятнике. Вспомним, как либералы обрабатывали Микешина, чтобы он не изображал даже Великого Государя, последнего рыцаря Европы Императора Николая I.

В один год со свт. Иннокентием ушел из жизни один из величайших гениев тысячелетия и столпов державы граф Сергей Уваров, которого мы помним только по триаде «Православие, Самодержавие, Народность». Граф Уваров, один из самых образованных людей Европы, полвека руководил российским просвещением и создавал его. Граф Уваров благородный консерватор, основатель Петербургского университета и всей системы гимназий. Он умер в 1855 году. Тем не менее, такому столпу державы не нашлось места на памятнике 1000-летия России. Он считал, что кто не верен царю, не может быть верен Богу.

Но даже эти зияющие изьяны являются драгоценным опытом для последующих поколений, чтобы не повторять ошибок, которые неизбежны в таком великом деле, как тысячелетний отбор.

Без отбора лучших, без их оценки, без выявления породы жизнь любого этноса на Земле бессмысленна и чревата гибельными катастрофами. Аскетизм — основа всякой культуры. Все, чего добилась Россия в веках на виду у мира, она добилась трудом и суровым самоограничением. Чтобы не было производительности, обороноспособности, а шла убыль и деградация народонаселения, его нужно все время развлекать, награждать праздниками, спаивать и всячески щекотать. Беспородные любят праздники и заграницу. Россия должна готовиться к новой дисциплине и к новым самоограничениям, чтобы не остаться на задворках истории.