НОВОСТИ

            «Известные люди исчезают у нас, не оставляя следов», заметил как-то Пушкин с невыразимой тоской. Поэт, по обыкновению, с внешней непринужденностью коснулся, возможно, самой трагической стороны русской жизни, веками порождавшей все смуты, все раздоры и даже распады государства. «Исчезают, не оставляя следов», не только «известные люди», бесследно пропадают из памяти города, полки, целые армии, храмы, тысячелетние сословия и даже целые мировые войны с десятью миллионами павших, как стерлась из сознания напрочь вместе с именами, героями и могилами «Германская война», которую ее участники – офицеры - называли «Великой», учебники – «Первой мировой», а «пломбированные»  заговорщики «Империалистической».

            Еще страшнее было в допетровской Руси. Столетиями угоняли ежегодно сотнями тысяч через Анапу, Азов, Геленджик и Крым русский полон на рынки рабов, и в следующем поколении почти никто не помнил о пропащих родичах. В пушкинское время флотская офицерская молодежь поколения Нахимова и Корнилова крейсировала вдоль кавказского берега, чтобы перехватывать суда работорговцев. Два маниловских течения «западников» и «славянофилов» сотрясали воздух в салонах, но ни разу в жизни не вспомнили о несчастном русском полоне. Славянофилы, подученные на Западе, запальчиво поносили Великого Петра, Синод и монархию в целом, но ни разу не вспомнили об изнывавших в Бухаре, Коканде, Хиве несчастных своих собратьях. Их больше волновала судьба «братушек», ибо любить дальнего от всемирной дури куда легче, чем родного и близкого.

            О полоне всегда помнили только в казачьих войсках, как духовно-народном слое. Дух этой национальной иммунной стражи был особенно силен в Пушкине, у которого в восторге вырвалось: «Был и я среди донцов.//Гнал и я османов шайку!»

            Народно-православный инстинкт особенно глубоко отозвался в Пушкине в его беседе с Алексеем Хомяковым, когда речь у них зашла о переводе Библии на современный русский язык.

            - Передавать этот удивительный текст пошлым современным языком, - решительно заявил Пушкин, - это кощунство даже относительно эстетики, вкуса и здравого смысла. Мои дети будут читать в подлиннике.

            - По-славянски? – насмешливо спросил славянофил Хомяков.

            - По-славянски, - подтвердил Пушкин. Я сам их обучу ему.

            Позже, уже в наши дни к теме перевода Библии на современный русский язык возвратился академик Дмитрий Лихачев и резонно заметил: «Зачем переводить Библию на современный язык? Выучи пятьдесят-шестьдесят старославянских слов и читай Библию в подлиннике».

            Яростным врагом перевода был адмирал Шишков, который убеждал всех, что переводом хотят «облегчить» и снизить воздействие Писания на души людей и подорвать Православие. Это же хорошо осознавал и Пушкин без громких деклараций.

            Пушкин как вождь русской иммунной стражи всегда помнил о национальном воспитании как самом здоровом и прочном оплоте государства. Не одно поколение детей зачитывалось книгой талантливой писательницы и педагога Александры Ишимовой (1804-1881) «Бабушкины уроки или русская история для маленьких детей». Пушкин в день дуэли послал Ишимовой восторженное письмо: «Сегодня я нечаянно раскрыл Вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надо писать». Благородный монархизм и высокая религиозность Ишимовой были созвучны учителю нации Пушкину.

            Беспамятство как жуткий многовековой недуг российской жизни глубоко тревожил Пушкина и Жуковского и Гоголя. Их современник, духовный исполин св. Игнатий (Брянчанинов) из древнего рода бояр Куликова поля, тревожно отмечал: «Наше духовенство чрезвычайно легко поддается любым ложным мнениям не только неправославных, но даже неверующих философов и мистиков. Духовная школа, особенно академия, а также духовные журналы, совершенно поражены лжеучениями Запада. Белое духовенство в огромном большинстве сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа, еще держащегося за веру предков. У нас осталась только кое-какая внешность от Православия, но это мертвое тело без жизни. Россия находится накануне безбожного либерализма» (Г. Флоровский. Пути русского богословия. Париж. 1937).

            Хорошо знавшие его славянофилы ни в одной строке не разделили его тревоги, предпочитая надевать зипуны, косить под народ и ругать по-французски Великого Петра. Последний даже своими неслыханными подвигами и созиданием не сумел вывести из византийской летаргии наших церковников, усилиями десяти патриархов за столетие не сумевших построить на просторах России ни одной школы. Первую скромную школу, славяно-греко-латинскую академию основал тоже Петр I еще царем-отроком.

            Святитель Игнатий бил в набат в 40-е годы XIX века. Ему вторил свт. Феофан: «того и гляди вера наша совсем испарится – епископы и попы всюду спят. Через поколение, много – через два, - иссякнет наше православие».

            Зато народились уже церковные «реформаторы», которые к 1917 году превратятся в оборотней-обновленцев, и будут восхвалять Никона-цареборца, ненавидеть Петра I и требовать соборного патриарха, чтобы, как и Никона, сделать из него таран против царя. Великий свт. Филарет (Дроздов), «всероссийский митрополит», сразу раскусил этих сторонников собора и врагов Синода и решительно выступил против них.

            Мы имеем суровые и неподкупные свидетельства о дикости и распущенности и суеверной темноте в церкви допетровской Руси, в том числе горестные свидетельства св. Дмитрия Ростовского. Враги России усиленно насаждали, в том числе и с помощью простодушных славянофилов, мифы о благостной святости допетровской Руси. Даже ужасы Смутного времени не мешали им распалять свое воображение и заражать простаков.

            Петр Первый, кроме армии, верфей, флота, заводов, каналов, садов, привнес в русскую жизнь многообразное школьное дело. После Полтавы арка, созданная школярами славяно-греко-латинской академии, встречала русские войска дерзновенными словами на латыни: «Святым Петровым победам – вечность».

            Но в Пушкинское время особо стала осознаваться необходимость в широкой русской национальной школе. Провидение послало Руси великого педагога и страстного подвижника света. Им стал Константин Дмитриевич Ушинский (1824-1870). Всего сорок девять лет жизни было отпущено Ушинскому, но Бог одарил его любящим сердцем, верным характером и светлым умом, и он оставил глубокий след в жизни Отечества. Его отец, офицер Отечественной войны 1812 года. Он лишился матери Любови Степановны (урожденной Капнист) в 11 лет. Детство прошло в имении отца под древним Новгород-Северским на Черниговщине.

            По окончании Московского университета в 1846 году 22-летний профессор Ушинский преподает в Демидовском Лицее Ярославля, ставшем к тому времени высшим учебным заведением.

            В 2010 году отметили номенклатурно-помпезно и скоротечно 1000-летие Ярославля. За месяцы трескотни медиабездарей ни одним словечком не обмолвились о выдающемся Демидовском Лицее, Ушинском и других подвижниках просвещения, как не упомянули, что именно Ярославль сохранил для мира такой шедевр как «Слово о полку Игореве» и ни звуком не обмолвились о том, что Ярославщина стала родиной святого и неепо6едимого адмирала Федора Ушакова. Потому и продолжают пропадать «известные люди, не оставляя следов».

            Авторитет лицея рос. В 1859 году Ушинский назначается инспектором классов (по-нашему – завуч) в привилегированном учебно-воспитательном учреждении императорской России, официально именовавшемся «Общество воспитания благородных девиц», известном как Смольный институт, на который Ушинский оказал сильное и благотворное воздействие.

            Но особый свет в жизнь общества внес апостол русского идеализма дворянин Ушинский своими сборниками для детского чтения. В 1861 году он опубликовал в «Журнале Министерства народного просвещения» (№ 5) свою программную статью «Родное слово». На первое место в этой работе он выдвигает обучение родному языку, который, по мысли автора, является «вернейшей летописью всей духовной многовековой жизни народа», в котором «одухотворяется весь народ».

            В том же 1861 году вышла книга Ушинского «Детский мир и хрестоматия». Казалось, все русское общество жило ожиданием выхода этой книги для детей. За полстолетия книга выдержала 40 изданий. Это было неслыханно для России. К 1913 году «Детский мир» вышел 46-м изданием. Ушинский снабдил «Детский мир» образцами слога лучших русских писателей. Окрыленный успехом Константин Ушинский выпускает в 1864 году вторую книгу «Родное слова».

            Ушинский и в «Родном слове» стремится к энциклопедичности и пробует охватить все, чем жил ребенок его времени – мир семьи и школы, обычаи, обряды, церковные праздники, окружавших его животных, жизнь растений, труд крестьян, стихи лучших русских поэтов. «Родное слово» стало поистине национальной русской книгой и к 1915 году вышла 147-м изданием! Это был неслыханный общенародный успех.

            Во времена Ушинского мировые горизонты стали частью и русской жизни. Только за полвека с 1803 по 1855 гг. русские моряки совершили более сорока кругосветок под парусами с заходом в порты Камчатки, Аляски и к берегам Русского Востока от Чукотки до залива Петра Великого.

            Путешествия признаются лучшим пособием к изучению географии. Почин был за моряками. Русское общество зачитывалось «Записками флота капитана Головина о приключениях в плену у японцев» (1816 г.). Записки вызвали восторженный отклик не одного В. Кюхельбекера, но в 1851 году и Льва Толстого. Жанр путешествий становится господствующим и у взрослых, и у детей. В изданиях для детей появляются «Фрегат Паллада» И. Гончарова, «Ретвизан» Григоровича. Прочно занимает свое место в этом жанре. Максимов. Хорошо приняты его «Край крещенного света». Потом в 1867 году «Мерзлые пустыни», «Дремучие леса», «Степи», «Русские горы и кавказские горцы». В том же году «На Востоке. Поездка на Амур. Дорожные записки». В 1871 году увидела свет работа Максимова «Плавание на корвете Аскольд». Откликом на запросы читателей явился шеститомник составителя Семенова (1871-1887) «Отечествоведение. Россия по рассказам путешественников и исследователей».

            И все же это были капли в море наводнивших Россию романов сначала Фенимора Купера, а потом и Жюля Верна, не считая дешевой французской беллетристики. Наиболее чутких и совестливых русских подданных более всего беспокоило то, что Гоголь с крайней тревогой обозначил как «незнание России посреди России».

            Ушинский откликнулся на эту проблему статьей «О необходимости сделать русские школы русскими». Считаем уместным дать извлечение из этой работы Ушинского, поскольку тема, которую затронул Константин Дмитриевич, стала в наши дни тысячекратно острей:

            «Самое резкое, наиболее бросающееся в глаза отличие западного воспитания от нашего состоит вовсе не в преимущественном изучении классических языков на Западе, как нас иные стараются уверить, а в том, что человек западный не только образованный, всегда, всего более и всего ближе знаком со своим отечеством: с родным ему языком, литературой, историей, географией, статистикой, политическими отношениями, финансовым положением и т д., а русский человек всего менее знаком именно с тем, что к нему всего ближе: со своей родиной, всем, что к ней относится. Возьмите, например, любого маленького швейцарца; несмотря на всю трудность французской орфографии и на сравнительно плохое устройство французско-швейцарских школ, он пишет на родном языке безукоризненно правильно и говорит с замечательной ясностью и отчетливостью; разговоритесь с ним о Швейцарии, и он изумит вас твердым и чрезвычайно подробным знанием своей родины, небольшой, правда, но необыкновенно богатой фактами всякого рода; он не только отлично знает ее города и местечки, ее реки и ручейки, ее горы и пригорки, фауну и флору, но даже знает все замечательные развалины и связанные с ними легенды, даже все сколько-нибудь замечательные фабрики и заводы с их историей и статистикой. То же самое заметите вы и у маленьких немцев, англичан, а еще более, у американцев. Даже француз, поражающий вас полнейшим невежеством относительно всего, что лежит за пределами его «прекрасной Франции»», выкажет вам замечательные познания во многом, что относится до его отечества.

            Только русский, да и не маленький, а большой человек, изумляя иностранцев своим безукоризненным выговором на иностранных языках, в то же время часто говори т плохо на своем отечественном и почти всегда пишет с грубыми ошибками, знает подробно историю французской революции и в то же время глубокомысленно задумается над тем, в каком столетии жил Иоанн Грозный; наверное, помнит, что Мадрид при реке Мансанаресе, но весьма часто не знает, при какой реке стоит Самара, а уж что касается до какой-нибудь реки (Черемшана, например), то и говорить нечего, если только ему самому не приходилось купаться в ней.

            Тему любви к своему собственному отечеству через умное краеведение никогда не поднимали салонные говоруны западники и славянофилы, управляемые тонко Западом, ибо вся их энергия должна быть направлена на «всемирную отзывчивость», которую вскоре заменят пролетарской солидарностью.

            Далее Ушинский пишет: «Факт нашего относительного невежества во всем, что касается России, без сомнения, поражал каждого, кто ездил за границу не за тем только, чтобы отведать канкальских устриц на месте их рождения или пообедать в «позолоченном доме»; печальный факт этот был не раз высказываем и в печати; но отчего же он до сих пор не обратил на себя должного внимания? Почему упоминаемый не раз, он всегда замирал без ответа и в наших школах, и в нашей литературе? Почему, например, газеты, которые принимали так близко к сердцу все, что касается русского воспитания по отделу классических языков, не нашли в том же патриотическом сердце уголка для вопроса об изучении России в русских школах и даже, сколько нам помнится, вооружились против слишком долговременного занятия в нем русским языком, русской литературой и русской географией?

            …Почему, например, Русское географическое общество, сделавшее так много по географии вообще и русской особенно, не сделало ровно ничего для распространения сведений по географии России в массе русского юношества? Почему также академия наук – или, по крайней мере, «русское» ее отделение – не сделало ничего для облегчения человеку изучения русской грамоты и русской литературы? Или это дело ниже назначения этих обществ?.. Отчего самые дурные наши учебники, исполненные страшных промахов, - учебники по русскому языку и по русской географии?..

            …Еще недавно мы старались во всем подражать иностранцам, теперь другая мода. Но право, нам не мешало бы занять, вместо всех прочих, одну черту из западного образования – черту уважения к своему отечеству, а мы именно ее, единственно годную для заимствования во всей полноте и пропустили. Не мешало бы нам занять ее не за тем, чтобы быть иностранцами, а лишь за тем, чтобы не быть ими посреди своей родины…»

            С родной историей русским детям повезло больше, чем с географией. Вдохновенного учебника по отечествоведению они так и не дождались. Между тем в 1847 году в журнале Петра Редкина «Новая библиотека для воспитания» вышла «Русская летопись для первоначального чтения» крупнейшего русского историка Сергея Соловьева, встреченная с восторгом критикой.

            Историк хорошим языком увлекательно пересказал детям Нестерову летопись о становлении Русского государства. Но физический и зрительный образ родины детям могла дать только любовно и умно написанная география России, с ее реками, озерами голубыми, горами высокими, полями, синими ото льна, степями, морскими портами и верфями, с чтимыми храмами и древними монастырями, дорогами, городами и селами. Такой географии, которая могла бы запечатлеться в душах детей и их родителей как живая икона Святой Руси, в стране не была создана. Не появилась такая география и по сей день.

            Острее всех отсутствие одухотворенной географии для юношества ощущал автор фундаментального труда «Божественная литургия» Николай Гоголь, который говорил: «Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших» и являлся подлинным монахом в миру. Он трижды с благоговением посещал Оптину пустынь.

            За полгода до кончины Гоголь получил письмо из Оптиной пустыни от преподобного старца Макария, в котором тот писал: «Спаси Вас Господи за посещение нашей обители и за<…> намерение составить книгу для пользы юношества». При последнем посещении Оптиной Гоголь просил у старца Макария благословения на написание книги по географии России для юношества. Писатель очень хотел написать такую книгу.

            Гоголь желал написать, как он говорил, живое, а не мертвое, изображение России, он остро осознавал, что юношеству как воздух нужна «говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России еще в то первоначальное время его жизни, когда он отдается во власть гувернеров-иностранцев».

            Гоголь не успел осуществить свой великий замысел, но его устремления творческие за полгода до смерти говорят о несокрушимом духовном богатырстве вопреки всем поздним псевдоплакальщикам, поспешившим унизить этого поистине светского «Отца церкви» глумливой скульптуркой.

            Незадолго до смерти Гоголь говорил своему близкому другу: «Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял…» «Чего? Отчего потеряли вы?» «Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?» Эту беседу Гоголя с другом позже передавал преподобный Варсонофий.

            Кто знает. Останься Гоголь монахом в Оптиной, жизнь его могла быть продлена, и там, возможно, и родилась бы география России для детей.

            Мысль о географии родной страны не могла не владеть умом такого всеобъемлющего и чуткого гения как Пушкин. География увлекала его с детства. Он сам признавался: «С детских лет путешествия были мною любимою мечтою». За свою жизнь он побывал от Пскова до Эрзерума на юге и Уральска и Оренбурга на востоке. Он изучал Бессарабию, Крым, Кавказ, Новочеркасск и Ставрополь. Мало кто знает, что перед дуэлью за восемь дней до смерти он с юношеской страстностью изучал и конспектировал книгу Степана Крашенинникова «Описание земли Камчатки», изданную Академией наук в год смерти первого русского академика в 1755 году.

            Степан Крашенинников, «профессор ботаники и прочих частей натуральной истории», был, что весьма замечательно, учеником Навигацкой школы Великого Петра. Приведем выдержку из конспекта Пушкина по книге Крашенинникова:

            «Камчатка земля гористая. Она разделена наравно хребтом; берега ее низменны… Под именем Камчатки казаки разумели только реку Камчатку. Южная часть называлась Курильской землицею… Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанно обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины – и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности, причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности, но в начале августа уже показывает иней и начинаются морозы… Камчадалы едят березовую крошеную кору с икрой – и кладут оную в березовый сок. В июле цветет сарана; семенами оной питаются камчадалы – поля ею покрыты. Вино курят русские люди из сладкой травы»…

            Такой интерес к Камчатке говорит о том, что Пушкин был полон планов, замыслов и готовился к долгой и деятельной жизни и, возможно, пережил бы лицейских однокашников адмирала Матюшкина и князя Горчакова, вопреки лживым стенаниям поздних плакальщиков.

            Великий шведский ботаник и систематик Карл Линней писал в 1750 году Степану Крашенинникову: «В Российской империи больше найдено незнаемых трав через десять лет, нежели во всем свете через половину века». И он же Крашенинникову: «чтобы просить Вас о взаимной со мной переписке». Упоминаемые шведом Линнеем десять лет – это время действия в Сибири «странствующей Академии». С того времени и следует вести зарождение Academia Sibirica. Мы даже знаем день зарождения Сибирской академии. В тот день судно, на котором плыл адъюнкт Степан Крашенинников, вдребезги штормом разбило о камни камчатские, и на берег вступил Степан «в одной рубахе».

            Видимо, Камчатка и Сибирская академия связаны мистически. Судите сами. Западно-Сибирский филиал Академии наук СССР организован в 1943 году – в год Сталинграда. Президентом академии воюющей державы был путешественник и ботаник Владимир Леонтьевич Комаров (1869-1945). До начала XX века Комаров исследовал бассейн Зеравшана, Туркмению, средний Амур, Восточные Саяны, Манчжурию, но славу ему принесла Камчатка, как он писал: «страна чудес природы, своего рода Иеллостонский парк».

            В 1908 году 9 июня ботанический отряд Комарова высадился в Петропавловске, где шел снег. Свой главный труд Комаров озаглавил «Путешествия по Камчатке в 1908-1909 гг.» В то время на Камчатке, равной по площади Апенинскому полуострову, проживало всего восемь тысяч человек. Во времена Степана Крашенинникова казаки вместо оконных стекол употребляли медвежьи кишки. Такие же окна застал Комаров в Апаче на реке Большой. Медведей на Камчатке всегда было великое множество. Главными домашними животными служили ездовые собаки. Они поедали громадное количество ценной лососевой рыбы (кета, горбуша) от пяти до восьми миллионов штук в год. Во времена Комарова на Камчатке подвизался миссионер иеромонах Нестор (Анисимов), который к 1916 году станет епископом Нестором Камчатским.

            Решение о создании Сибирского отделения Академии наук состоялось в 1957 году. В бывшем Западно-Сибирском филиале на улице Советской, 20 (быв. Кабинетская) стали появляться ученики академика М. А. Лаврентьева из Московского ФИЗТЕХа. Вскоре они поселятся в Академгородке в Золотой долине, поставив у речи Зырянки первые щитовые домики.

            В те годы митрополитом Новосибирским и Барнаульским был Нестор (Анисимов), о существовании которого приехавшие ученые вряд ли догадывались, хотя он, митрополит, один стоил всей Академии.

            Между тем биография бывшего епископа Нестора Камчатского была фантастически интересной и трагичной даже для гулаговских времен. Епископ Нестор встречался в Киеве в 1918 году с генералом графом Келлером и отпевал его (прообраз полковника Феликса Най-Турса из «Белой гвардии» Булгакова). Был посланником патриарха Тихона у Колчака. До этого как делегат Поместного собора опубликовал книгу «Расстрел Московского Кремля». Встречался с генералом М. Дитерихсом, во  Владивостоке в 1922 году во время Земского Собора был митрополитом Маньчжурским, отсидел в лагерях после 1947 года. Епископом Нестор в молодости прошел пять тысяч верст на собачьих упряжках по Камчатке.

            В 1966 году академик Михаил Алексеевич Лаврентьев с восторгом рассказывал автору этих строк, молодому публицисту о своих восхождениях на вулканы Камчатки. Говорили, что, основав Институт вулканологии в Петропавловске-Камчатском, академик Лаврентьев с юношеской порывистостью готов был стать и первым директором Института вулканологии. После этого разговора усидеть в Новосибирске было невозможно, и я выбил первую командировку в истории академической газеты (разумеется, через Лаврентьева) по филиалам Сибирской Академии по маршруту: Якутия – Чукотка – Камчатка – Сахалин – Курилы – Владивосток. Жемчужиной поездки стала Камчатка, тем более к нашему прибытию, как по заказу, «заговорила» Ключевская сопка.

            Будучи страстным краеведом по натуре, я сделал историю Сибири своим главным увлечением на целые десятилетия.

            Любопытно, что до разговора с академиком Лаврентьевым я успел прочитать о конспектировании труда Крашенинникова Пушкиным за неделю до дуэли* и об экспедиции Комарова на Камчатку из первого тома  трудов географа и натуралиста академика Льва Семеновича Берга, который случайно купил в Городке в магазине «Академкнига» и прочел залпом. Научные очерки Л. С. Берга, изданные в 1956 году, были написаны уже утраченным литературным слогом и в традиции старинной эрудиции. С этим негаданно доставшимся мне томом не расстаюсь до сих пор. Так сомкнулась, как сказали бы, связь времен.

            В те годы первой интеллектуальной дамой Академгородка слыла известная в стране генетик – доктор Раиса Львовна Берг, дочь академика Льва Семеновича Берга. Она приехала в Сибирь из Питера с двумя дочерьми-школьницами. Раиса Львовна была блистательно эрудированна и на ее лекции в университете по эволюционной генетике ходили даже мы, журналисты. Первый том избранных трудов академика Берга нежданно стал спутником жизни, я и приобрел тогда не без влияния городсковской славы его дочери-генетика. В те годы во всей стране только академик Лаврентьев осмелился открыто покровительствовать генетикам, когда Лысенко был еще в силе, и институт в Городке прямо обозначил «Институт цитологии и генетики».

            Лаврентьев был человек крупный во всем. Он сам говорил о себе, что ничего не боится и «любит драться». Лукавить Михаил Алексеевич не был способен. Возможно, ему не позволяла делать это его происхождение. Во всех документах о социальном происхождении он неизменно указывал «из дворян».

            Традиции связывают основание Сибирской Академии с инициативой «трех китов» науки и с приездом трех «отцов-основателей», трех математиков мирового класса – М. А. Лаврентьева, С. Л. Соболева и С. А. Христиановича, за глаза упорно именовавшегося «САХ». Последний был создателем ФИЗТЕХа и родился в потомственной дворянской семье. Детство его было сиротское и беспризорное. Родители погибли сразу после большевистского переворота. Мать академика С. Л. Соболева была из рода гетманов Скоропадских.

            Лаврентьев был учеников крупного математики Лузина, коренного сибиряка.

Сибирскую Академию вопреки всем репрессивно-истребительным мерам основали три русских дворянина. Между прочим, Президент Академии наук М. В. Келдыш в документах неизменно подчеркивал, что он «из дворян». Ракетчики подчеркивали, что на всех наших стратегических ракетах можно смело ставить три буквы «К» - Курчатов-Келдыш-Королев. Все трое из столбовых родов. У нас в Академгородке Институт катализа возглавил академик Боресков, внук адмирала-дворянина, крупнейшего специалиста России по минному делу М. М. Борескова, трудившегося в Кронштадте.

            Как видим, Курчатов, Келдыш, Королев – три чудом уцелевших великих дворянина – послали в космос «старлея» Гагарина. Потому, в этой связи, комичны потуги любимцев либералов, Зюганова и Харитонова представить прорыв в космос сугубым делом режима, когда еще кипел их «разум возмущенный».

            Если не считать страшных войн XX века, мудрость и честность требуют признать создание Сибирской Академии с центром в Новосибирске величайшим созидательным актом всего века и этот величайший мирный прорыв столетия стал делом трех крупных математиков, трех идеалистов-дворян во главе с великим витязем Господним Лаврентьевым, хотя митрополита Нестора (Анисимова), бывшего епископа Камчатского он не знал и, смею предположить, знать не хотел. Думаю, что и родители Лаврентьева, скорее всего, были отчуждены, если не враждебны сословию духовному, которое представлял митрополит Нестор (Анисимов), сын действительного статского советника. Трагическое разделение русского общества произошло еще во времена свт. Игнатия (Брянчанинова). Апокалиптическая тревога святителей Игнатия и Филарета (Дроздова) объяснима из предостережения Святого Писания: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет и дом, разделившийся сам в себе, падет» (Лука, XI, 17).

            Эта же сыновняя тревога благородных дворян Гоголя и Ушинского о будущем своего народа вызвала их интерес к географии отечества для воспитания юношества. Только отечестволюбие (патриотизм) – единственная испытанная тысячелетиями сверхрелигия, которая спасет семью, государство, армию и нацию от любых невзгод и ограждает даже саму нашу слабенькую официальную Церковь от ересей, разделов и смут. Душой отечестволюбия выступает всепронизывающее жизнь с детства и до кончины краеведение. Краеведческий иммунный инстинкт вел и пером Ушинского, когда он писал статью «О необходимости сделать русские школы русскими». Воспроизведена она была в новом научно-методическом журнале «Русская национальная школа», № 1 за 2008 г. Журнал издают на свои скудные средства восемь благородных дам-подвижниц народного просвещения, фамилии которых вынесены на первую страницу под грифом: «Редакция».

            Главный редактор журнала Иван Гончаров, он же директор учебно-методического Центра национального образования российского государственного педагогического университета, доктор педагогических наук, профессор. В редакционной коллегии журнала числятся ученые, педагоги, административные деятели, иеромонах Киприан (Ященко), руководитель Учебного комитета при Священном Синоде РПЦ, от писательского цеха – Валерий Ганичев, Владимир Крупин и Валентин Распутин, от музыкального мира Владислав Чернушенко, профессор Санкт-Петербургской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова, художественный руководитель Академической капеллы им. М. И. Глинки, народный артист СССР. Чернушенко, кстати, руководит лучшим в мире хором, который возник как «Хор Государевых Певчих Дьяков» и непрерывно поет с 1479 года, со дня освящения Успенского собора Кремля.

            Журнал «Русская национальная школа» среди нашего рынка, забитого гламурно-глянцевой нечистью, выделяется культурой, слогом и не лишен благородного изящества в оформлении.

            Прошел год-другой. Как ни бились подвижницы, хорошо знакомые с системой просвещения, но не смогли вызвать интерес к этому чудному журналу. Тираж его так и не превышал двести экземпляров, а число подписчиков едва достигло 96 человек. Ни один член редколлегии, надо признать, не написал статьи в поддержку издания. Телевизионные балаболы называют неустанно Российскую Федерацию «Великой страной», набитой талантами.

            В России около шестидесяти тысяч школ, не считая вузов и других образовательных учреждений, но из 60 тысяч школ, похоже, нет ни одной русской школы в полном и благородном смысле этого слова. Тому убийственное подтверждение двести экземпляров журнала «Русская национальная школа», этот заголовок идет с испуганно политкорректной добавкой «В многонациональной России».

            В Российской Федерации около 30 тысяч церквей и ни одного полноценного прихода. Формальные инициативные «двадцатки» не в счет. Каждый храм, как печка в чистом поле. Зашел человек, погрелся, помолился и ушел. Даже таких прихожан из каждых десяти девять - пожилые женщины. Но даже из всех верующих в стране, называющих себя православными, только два процента воцерковленных. Без русской национальной школы не может существовать Русская Православная Церковь. Дни подобного «старушечьего православия» сочтены и никакие театрально-пышные облачения иерархов ее не спасут, если она допускает существование журнала «Русская национальная школа в 200 экземпляров при 30 тысячах храмов, не считая семинарий, монастырей и духовных академий, при одном из которых Владимир Крупин числится профессором, а Валерий Ганичев – сопредседателем целого Всемирного Русского Собора.

            Ежегодно десять миллионной туристов из России летают пожариться за рубеж, а тираж журнала двести экземпляров. Они оставляют за кордоном миллиарды долларов, а журнал чахнет. Три миллиона туристов ежегодно аэропланами доставляют свою чистейшую плоть пополоскать в Турцию и Египет, а чтимые монастыри, храмы и святыни их родины вместе с могилами предков дичают и зарастают бурьяном. Среди этих миллионов одуревших этнических скопцов наверняка много учительниц. Мужчин-учителей давно занесли в «Красную книгу» как почти исчезнувший вид. Миллионы загорают, пускают пузыри, жарят шашлыки, сосут пиво, а тираж журнала всего двести экземпляров.

            Денационализированная школа порождает духовное бесплодие, одичание, беспризорность, а с ними все формы терроризма, уголовщины и насилия. Только на здоровую русскую национальную школу может опираться Русская православная церковь, флот, армия, семья, государство и сохранять устойчивое развитие и безопасность.

Кавад Раш